Хаджи-Рамазан сидел на земляной крыше сакли, выстругивая свистульку. Летнее солнце ярко светило, не жалея лило благодатные лучи на землю. То и дело мелькали меж щелями стен соседского дома ящерицы, вспугнутые шумом.

Дверь сакли скрипнула, и внизу показалась бабушка. Одетая в темный платок, тулуп и шевекер, оперевшись на трость, она собиралась за водой.

— Бабушка, я наполню и принесу кувшин! — склонившись с крыши, сказал Хаджи-Рамазан.

— Мал ты еще, и семи тебе нет, как ты его принесешь-то?

— Я сильный, я смогу!

Но бабушка заявила, что внук сам меньше кувшина, и, стуча тростью, медленно отправилась к роднику.

Хаджи-Рамазан и Ибрагим отогнали телят на поле, подмели скотный двор. Если бы другие мальчишки увидели, они стали бы смеяться над братьями с метлами. Но Салимат и Рукият были слишком малы, а Айшат занималась домом и маленьким Османом. Каждое утро бабушка делила на детей тоненький ажурный хлеб с сыром. Надо было подождать, когда солнце достигнет Голубиной горы. Тогда им пятерым раздавали одну лепешку хлеба: Айшат, Хаджи-Рамазану, Салимат, Ибрагиму, Рукият. Осман, как считал Хаджи-Рамазан, не умел ни ходить, ни есть хлеб, а умел только плакать и спать.

Мать с утра до ночи работала на колхозном поле, и за всеми детьми ухаживала бабушка. Она была слаба здоровьем, передвигалась только с тростью, но необходимо было вырастить детей, сберечь их до возвращения «сына, за которого переживает сердце», как говорила бабушка Киз. Сердце переживало за двоих — оба ушли на фронт в 1941, год назад, и лишь три скупых письма радовали бабушку. Пожилая женщина не умела читать по-русски и не понимала языка. Каждую пятницу, усевшись за корзиной шерсти у очага, она просила Айшат читать письма от сыновей. Девятилетняя девочка читала, а затем переводила бабушке сжатые послания, в ко торых говорилось, что все у Карима и Кадима хорошо, всем передают салам-дуавур и мать просят не переживать о них.

Скупые предложения грели Киз душу, и взяв в руки четки, мать долго молилась о здравии своих сыновей, о том, чтобы все внуки остались живы и здоровы и в скором времени дождались своего отца — ведь война непременно должна закончиться, ее сыновья должны прогнать захватчиков с родной земли, и очень скоро. Война закончится, и тогда они женят Кадима, младшего сына. Двоих дочерей в малом возрасте забрала болезнь. Появление внуков утешило сердце старушки, и теперь она считала своим долгом сберечь их от голода, войны и болезней. Ашура, жена сына, целыми днями работала в колхозе, а домашнее хозяйство легло на плечи старой Киз и не по годам взрослой Айшат. В свои девять лет девочка уже доила корову, помогала бабушке готовить, и, подобно бабушке, связывала платок узелком, клала в него маленького Османа и отправлялась к матери. Часто Ашура брала младшего сына в поле, но в пасмурную погоду опасалась. Серебро, что перешло от матери по наследству и даже то, что семьей мужа было подарено на свадьбу, Ашура отдала государству. Киз достала из сундука серебряный пояс и браслеты, предназначавшиеся Айшат, Салимат и Рукият, и тоже отдала. Все для Победы. Она очень нужна. Говорили, из этого серебра изготовят специальную пулю для Гитлера, которого проклинали во всех аулах — из-за его амбиций началась война и обрушились бедствия на советские семьи. Все можно пережить, перетерпеть голод — выросшие в суровых горных условиях люди стойкие. Но когда с фронта приходила весть о гибели солдата или ребенок умирал от недоедания и семьи погружались в траур, было страшно. Скорбь окутывала, будто мрак, и людям как-то нужно было жить дальше, но — как? И как-то жили.

Дети рано взрослели. В горах повелось, что старшие смотрят за младшими, с малых лет приучаются к труду, но в 1941-1945 годы слишком сильны были надежды, мольбы, скорбь джамаата, что дети считали себя причастными к общественной жизни наравне со взрослыми.

Х аджи — Рамазан всем сердцем ненавидел фашистов, о которых он только слышал. Если бы не они, отец был бы дома…

Солнце все раскалялось, но двигалось очень медленно, как считал Хаджи-Рамазан. Оказалось, не он один так считал. Ибрагим, которому было всего пять лет, многому учил старшего брата.

— Бабушка, вода в кувшине закончилась, а Рукият просит пить! — крикнул Ибрагим.

— Как так? Я же недавно принесла полный кувшин и успела наполнить только казан, — удивилась бабушка.

— Но там ничего нет! Киз встала, опершись на трость, и снова пошла за водой.

— Хаджи-Рамазан, иди сюда! — прошептал Ибрагим.

Мальчик спустился в кладовую и, к своему удивлению, увидел ключ в руках брата и открытый ларь с хлебом. Ржаная лепешка уже лежала на столе. Хаджи-Рамазан знал, что это неправильно: муки не было, на выданную матери за работу провизию нужно было прожить до следующей, а бабушка по утрам, когда выдавала детям хлеб с ароматным сыром, обходилась похлебкой из трав с небольшим количеством муки. Стыдно, но есть очень хотелось. В конце концов, это же не он, а Ибрагим открыл ларь.

Но тут вошла Айшат и серьезным, недетским взглядом с укором молча встала у порога. Хаджи-Рамазан покраснел до кончиков ушей и свесил голову. Ибрагим не нашел слов и, сгорая от стыда, положил хлеб и закрыл ларь.

За завтраком ребята были невеселы. Оба отказались от своего хлеба и предложили его бабушке. Но Киз просто обняла внуков, сказала, что скоро война закончится, и жить станет легче. Не нужно будет ждать времени от восхода, чтобы позавтракать, после обеденной молитвы, чтобы подкрепиться. И обеды ,и ужины будут сытнее. Все будет хорошо. Вот только вернутся отец и дядя, одолев врага…

Война длилась еще долгих три года. Даже ржаной муки часто не было, приходилось смешивать кукурузу с горохом и из этого молоть муку и печь хлеб — и того было скудное количество. Но Хаджи-Рамазан и Ибрагим больше никогда не брали еду втайне. Братья сильно повзрослели за годы войны. Многое научились воспринимать по-взрослому.

Как и взрослые, трудились, чтобы завтра был хороший день.

Нажабат Курбанова